Моё дежурство в архиве начинается с прохладного скрипа сейфа. Под пальцами — копия шумерской таблички XII века до н. э. Клинопись сообщает о затмении, ставшем предвестием налоговой реформы. Свидетельство доказывает: первые гороскопы родились из госполитики, а не любопытства жрецов. Астролог — должность при дворце, где ценили прогнозы приливов Евфрата, ведь от них зависела жатва.
Клинописный зодиак
В Вавилоне создают «Энума Ану Энлиль» — 70-табличный кодекс предзнаменований. Каждое пятно на Луне описано, как судебный прецедент. Фиксируется термин «синодический месяц». С тех пор лунный календарь перестаёт быть гаданием и входит в реестр хранилищ зерна. Астролог превращается в квази банкира: звёздная бухгалтерия контролирует поставки серебра, тем самым формируя первый рынок фьючерсов.
Греческий сплав
После походов Александра архаичные списки сталкиваются с математикой Евклида. Уточнённая эклиптика рождает гороскоп по минутам дуги. Птолемей вводит «апотелесматик» — термин для конечного воздействия планеты. Трактат «Тетрабиблос» поднимает рейтинг астролога выше, чем хирурга: прогноз диктует день операции. Одновременно появляется понятие «катархическая карта» — астрологический паспорт города, необходимый для вычисления юбилейных игр.
Средневековый ренессанс
В Кордове переводчики дома Свидомиты переплавляют арабские эфемериды в латынь. Понятие «альмутен» (главенствующая планета) входит в университетскую программу. Бургундские виноделы платят за прогноз градобоя, создавая просто-страхование. Инквизиторы пытаются отделить «астрологию судеб» от «астрономии наблюдательной», но кризис чумы заставляет папскую курию выдавать лицензию придворным звёздочётам, ведь эпидемия требует календаря дезинфекции улиц.
К концу XV века небесный свод уже похож на многоярусную биржу символов. Я закрываю сейф и вижу отражение монитора: спутниковое изображение ночной Сахары. Пульсары сменили зодиакальные свечения, однако в новостных лентах продолжают мелькать предсказания урожая какао по циклограмме Юпитера. От глины до цифровых пикселей астрология осталась языком, на котором власть обсуждает риск.