Восточные предгорья острова Гинеа каждую ночь накрываются туманом, словно пепельным саваном. Под влажной сеткой лиан подростки Самбия ожидают зов горна, обещающий им переход из детства в социальную зрелость.
Истоки наблюдений
Я сопровождаю полевой отряд с апреля. Наш лагерь разбит возле реки Карамба. Старейшина Дживеру, держащий титул джикуана — хранитель мужского дома, разрешил наблюдать за первым этапом инициации.
Путь начинается с кровопускания. Юноши по очереди вводят в ноздри тонкие стебли с акума, после чего резкий выдох выводит алые струи. Перфорация символизирует изгнание материнских соков, иных трактуемых как «женская тень». Термин «гематорризм» — древнее обозначение очищения через кровь — звучит здесь без учебной пыли, под барабанный гул гаримба.
Кровь и дух
Следующей ночью мальчиков ведут в мужской дом хакамбо. Стены выкованы из корней пандана и украшены зубами кабана. Старшие наполняют рот кокосовым молоком, взбитым с имбирём, и передают жидкость младшим. Этнограф Хердт называл действие «ритуальной лактацией», однако в самбийских мифах первородное семя росло на дереве айивэ вместо того, что приходило из тела. Подросток, проглотивший настой, приобщается к силе предка Хокуа — воинственного духа плато Кераву.
Утро дарит тишину, но запах костров напоминает о грядущей эпопее. На западной стене дома моаги рисуют углем фигуру канкваги — антропоморфного сокола. Его клюв касается солнечного диска, подчеркивая зависимость от космического цикла. Логос мистерии проявляется в слове «мунгана», переводимом приблизительно как «развернуть горло для ветра». Без этой стадии юноша носил прозвище «хунчуи», то есть человек без грома в груди.
Современные вызовы
В край возвратился баптистский миссионерский катамаран, плывущий вверх по реке Флай. Вместе с ним приходят ткани, готовые ножи, а ещё школьные учебники с латиницей. Старейшины опасаются, что внешняя письменность размоет устный код традиции. Я наблюдаю, как молодые охотники тайком слушают радиоприёмник, ловящий кинокомпанию Порт-Морсби. Звуки поп-музыки вмешиваются в ночное пение флейт нангу. Архипелаг идентичности дрожит, но внутри священного дома пока горит огонь хируманго — древесной смолы, пламенеющей голубым языком.
Несколько старших воинов предложили гибридный формат инициации. Кровопускание ужесточается до двух процедур, в обмен юноши получают металлические гарпуны для охоты на мункала — местного угря-молнию. Идея отражает принцип «вадакана» — встречный дар.
В своём репортаже я стараюсь удерживать нейтральность, хотя многоголосие ритуальной флейты кажется гипнотическим. Детская рука, зажатая в ладони наставника, дрожит, и мгновенный всплеск крови напоминает красный цвет мифической птичьей орхидеи. Мгновение между выдохом и криком тянется, словно лиана, охватывающая древний кариандэв.
Завершает переход тотемный танец уникума. Тело каждого юноши посыпано мраморной пудрой из сожжённого раковинного шрама. Пудра белеет на тёмной коже, рождая образ ночного неба, пронзённого стрелами звезд. Следующий рассвет встречает новый голос война, который вскрикивает «хаумба!» — «я слышу внутренний гром».
Обряд остаётся мостом между землёй и мифологическим небом. Пока барабан дорогу отзывается в ущельеьях, у племени сохраняется возможность заглянув по ту сторону тумана, извлечь из сна старинное имя мужества.