До рассвета я прибыл в Троицкий скит, где местный храм чтит память преподобного Моисея Угрина. Деревянные стены дышали смолой, резной иконостас переливался отблесками лампад. Паломники ступали по скрипучим доскам, разделяя тишину едва уловимым дыханием.
Как корреспондент, я привык фиксировать мельчайшую деталь, однако здесь объём зрительных образов буквально захлёстывал. Каждый звук ложился на слух словно отдельная грань мозаики, формируя целостную акустику утреннего мрака.
Дежурный регистратор в ризничной передал мне рукописный чин, датированный XVIII веком. По словам настоятеля, служба по данному чину совершается один раз за лето. Документ — подлинный памятник кодикологии, украшенный буквицами цвета лазури.
Ночная литургия
Колокол пробил три удара — сигнал к началу. Тёмный неф наполнился знаменным распевом семигласия. Я стоял у западной стены и ощущал, как каждая нота уравновешивает сердце. Струи ладана поднялись под своды, образуя таинственные фигуры, напоминающие астролябии на средневековых миниатюрах. Фонарщик обходил ряды со свечами, оставляя за собой огненную вязь.
Свет лампад отражался в окладах, отчего лики святых будто переходили из золота в рубиновый кармин. Свечи потрескивали, отдавая смолу, образуя смычку звука и запаха. Служащие читали паремиарий без микрофона — чистым голосом, лишённым беглых интонаций.
Во время входа настоятель облачился в епитрахиль цвета морской ночи, украшенную оборками ручной вышивки. По древнему уставу в данный день хор исполнял келейное стихословие «Свет неприступный». Мелодия включала редкий модальный оборот «варий», отсылающий к византийской традиции.
История паломницы
После чтения Евангелия я заметил пожилую паломницу, облокотившуюся на рукоятку посоха. Она приехала из Холмогор, преодолев полторы тысячи километров. В руке у неё находилась тонкая свеча, выкрученная из воска красного цвета, — как пояснила женщина, именно этот оттенок символизирует кровь мучеников. Разговор завязался без формальностей: собеседница вспомнила о прабабушке, державшей подпольный храм в годы гонений.
Она рассказывала, что во время облавы один солдат замешкался у крыльца, зацепился рукавом за висящий плат, и задержка спасла дьячка, сумевшего уйти через огород. Подобные штрихи оживляли сухие строки агиографии, превращая их в палимпсест судеб.
Когда хор запел «Величание», паломница сняла перчатку и дотронулась до доски пола. В репортаже принято избегать лирики, однако в тот миг я почувствовал, как древесина отвечает теплом двух веков.
После благословения
Литургия завершилась к восьми часам. Солнечный диск ещё не поднялся высоко, поэтому храмовый двор находился под серебристым сумраком. При выходе настоятель окроплял верующих святой водой, используя пузатый медный оратор — сосуд, покрытый чеканкой. Капли ложились на объектив камеры, образуя радужные кольца, схожие с гало над морозным полем.
Далее — крестный ход вокруг кладбищенской ограды. Колокольня удерживали ритма морозец придавал волосам кристальную чистоту. Я шёл в колонне рядом с флагом братства трезвенников, вышитым стишми «перлена» — техникой, когда тончайшая нить вшивается внутрь узора.
Во время третьего круга произошло событие, достойное хроники: лошадь из ссоседнего хозяйства сорвалась с привязи и почти вступила в процессию. Животное остановил мальчишка-сирота, ухвативший повод. Хор не прервался, и я уловил редкое единство стихий: дрожащий пар из ноздрей коня смешивался с облаком ладана.
Сразу после службы прихожане распределяли благословённый хлеб — артос. По древнему обычаю его кропят святой водой, подсушивают и хранят год. Моей обязанности хватило на фотофиксацию каждого этапа: дробление огромного каравая называется «ползенье», а само действие выполняется специальным шпателем «проскором».
К полудню трапезная открыла двери. Запах клёква — жареного лука с пшеницей — смешался с дымом из самоваров. За длинным столом у меня возник разговор с молодой иконописицей. Она перечисляла пигменты: млечная корова для белил, церусса для красок крови, азурит для неба. Слова звучали как алхимическая литания.
Уезжая, я занёс запись в блокнот: «Праздник обозначил границу между буднями и вечностью, как мерцающий надлом волны при штиле». К вечеру редакционная машина выгрузила фотографии на сервер, и новостная лента отразила картину утреннего света в кедровых смолах.
Скит затих, однако в памяти сохраняется деталь — едва слышный щелчок свечи в момент, когда её пламя перевалило через тонкую перегородку воска. Такой звук, напоминающий перекат жука-кравчика, служит сигналом: огонь обрёл стабильность.
При подготовке материала я сверился с церковным кругом: праздник преподобного Моисея Угрина приходится на 15 июля по новому стилю. Дата объединяет людей разного возраста, дарит одно дыхание древним песнопениям, и в таком дыхании я вновь узнаю себя.