Я привык описывать чужие трагедии, а не становиться их героем. Три месяца назад моя профессия — иронично — спасла мне жизнь: привычка держать диктофон включённым помогла зафиксировать попытку убийства, организованную родной дочерью.
События той ночи
Шестого марта, 22:14. Дом спал, вибрировал лишь холодильник. Из гостевой комнаты донёсся скрип паркета. На записи слышен металл: ихор, предвестник беды. Я вышел из кабинета и увидел дочь с револьвером Nagant M1895. Стрелять она толком не умела, и первый выстрел угодил в абажур. Ткань загорелась, моментально пропахнув гарью. Второй патрон застрял — клин оружия, известный как стопорной кляцей. Этот технический дефект дал мне секунду, чтобы выбить револьвер и нажать тревожную кнопку.
Расследование внутри семьи
Полиция прибыла через восемь минут. Следователь указал на примечательный симптом: аграмматизм — потеря синтаксиса при стрессе. Дочь путалась в местоимениях, смешивая «я» и «она». Криминолог назвал это «эго-диссоциацией» — расщеплением ответственности. Позже вскрылись долги: микрофинансовые договоры с неустойкой hasta flagellum (штраф «до плети» в латыни юристов XVII века). Сумма равнялась страховой выплате по моему полису.
Хрупкая девочка с обложек семейных альбомов превратилась в фигуранта по статье 105 УК. Угрюмые коридоры СИЗО заставляли её походить на героиню экспрессионистского полотна: острые скулы, тень под глазами, взгляд, уставший от собственного зеркала.
Правовой итог
Эксперты классифицировали действия как покушение с прямым умыслом. Суду понадобилось шесть заседаний. Кульминационный момент — когда я, потерпевший, прошу переквалификацию на 30-ю, ч.1, чтобы дочери дали шанс реабилитироваться. Прокурор оппонировал, ссылаясь на прецедент «Анфимова против короны» 1904 года, где милосердие обернулось рецидивом.
Вердикт — восемь лет колонии общего режима с обязательной психотерапией. В зале пахло пыльной актинией: смесь пота, старого дерева и орфленных дел.
Через стекло комнаты свиданий дочь призналась: «Ни секунды не верила, что вы умрёте». Фраза звучала как фразема, опустошённая смыслом. Я ответил, что журналисту опасно доверять судьбу эффекту качелей: то ли патрон упрётся в барабан, то ли войдёт в сердце.
Сегодня диктофон хранит те же биты, что и ночь покушения. Я включаю их, когда нуждаюсь в напоминании: новостные ленты сочатся кровью реальных людей, а иногда эта кровь — твоя собственная.