Я пришёл на заседание Общества тех, кто проверяет дверной глазок каждую минуту, вооружённый блокнотом корреспондента и хронографом. Сразу же спринтерская скорость шёпота накрыла зал: настенные часы тикали подозрительно ровно, стулья поскрипывали сослагательно. Одни собирали доказательства того, что микрофоны прячутся внутри печенек, другие фотографировали собственные подозрения под микроскопом.
Теория дверного звонка
Первым выступал господин Клапан, автор концепции «апофения в быту». Он уверял: любой дверной звонок знает о нас больше, чем родная тёща. Прибор, по его словам, запоминает паузы между нажатиями пальца, считывает температуру кожи, а затем передаёт данные галактическому кластеру спойлеров. Зал слушал, переводя взгляд с динамика на собственные ботинки, будто резиновая подошва вдруг способна вести трансляцию.
Шутка родилась мгновенно. Клапан завершил речь вопросом: «Как обезопаситься?» Откуда-то из задних рядов раздался голос: «Постучись в звонок, не открывая дверь». Смех пронёсся волной и ударил в потолок, реагируя строительной пылью.
Пыль как улика
Другая история связана с профессором Свистуновым, коллекционером теорий заговора о бытовых предметах. Он принёс в зал прозрачный контейнер, где лежала горсть пыли. Профессор утверждал, будто каждая частица содержит фрагменты прослушки. Я подал ему микрофон, но он отказался, заявив: «Микрофон маскируется под микрофон, а пыль — честна». После паузы добавил, что собирается выпускать детекторы, работающие на принципе нервного тиражирования: когда пыль нервничает, она меняет форму кластера. Зал одобрил идею аплодисментами, одновременно обмахиваясь программками — вдруг внутри ладони спрятан телепатический передатчик.
В кулуарах я слышал историю о дилетанте-кибертехнике, постигшем эффект «крипофазия». Термин описывает диалог человека с невидимым собеседником, когда слова распадаются на фрагменты шифра, понятные обоим. Автор эффекта утверждает: чем больше фонового шума, тем ярче криптофазия. Поэтому члены общества держат в кармане портативные вихревые генераторы гула, чтобы разговор выглядел приватным.
Я задал им вопрос, как отличить погоду от заговора. Ответ получил лаконичный: «Открой прогноз и посмотри, кто финансирует облачность». Другой участник добавил: «Дождь — коллективный слезоточивый газ». Протокол шуток пополнился, издатель уже выделил для него отдельный разворот.
Смех как шифр
Смех внутри клуба звучит иначе, чем на улице. Каждая хохотушка служит двоичным ключом. Короткий смешок — ноль, протяжный — единица. За вечер аудитория налегке генерирует гигабайт аудио шифра. Один из ветеранов уверяет, будто сумел скрытно переслать налоговую декларацию именно таким способом, стоя в очереди за кофе. Бариста по-прежнему ничего не подозревает.
Второй по популярности протокол — хлопки дверью. Если дверь закричала три раза, значит совещание окончено, а ежели петля протяжно вздохнула лишь однажды, разговор переходит в постироничную фазу. Я наблюдал, как новички пытаются повторить звук, тренировкой доводя фаланги до красно-синего оттенка. Старожилы смотрят снисходительно, ведь у них давно выработался тремоло кисти, близкое к музыкальному термину tremolando.
Девушку по имени Лира услышал с конца ккоридора. Её доклад посвящён «сонной фронтирности» — зависимости паранойи от половины сна, где кортикальная депривация рождает сцену из фильма-нуар. Лира предложила ставить будильник каждой четвертой минутой, чтобы мозг никогда не выходил на плато уверенности. После доклада к ней подошёл скептик, спросил: «Плато? Значит, карта доступна?» Лира улыбнулась: «Карты не существует — иначе враг давно расставил бы флажки».
Куда ни глянь, юмор расслаивает любой ужас на тонкие листы, будто шпателем отделяют слюду. Шутка здесь служит антидотом тревоге, аналогом антигистамина для сознания. Физиономии, кажущиеся настороженными вне стен клуба, внутри превращаются в карикатуру на собственные тени. Я ловлю каждый жест, превращая его в заметку для утреннего выпуска.
Под занавес президент общества произнёс регулярную формулу про профилактику шпионажа. Его речь включала экстравагантную метафору: «Паранойя — священный колодец, куда никто не рискнёт опустить ведро без выгравированной подписи». Я предложил журналистскую коррекцию, но коллеги хором ответили: «Прямая речь надёжнее, чем любая правка. Исправление уже нарушение протокола». Протокол победил здравый смысл, текст вышел без ретуши.
Когда зал опустел, охрана нашла под стулом колокольчик. Бирка гласила: «Позвонить, если уверен». Охрана не рискнула. Я забрал сувенир на память, обернув его газетной полосой, хотя бумага шумела громче, чем хочется человеку, выходящему через коридор подозрений.
Таким получился вечер — наполовину симпозиум, наполовину стендап. Я шагаю к редакции, пересчитывая заметки. За спиной ветер шевелит вывеску, и звук ненапоминает аплодисменты. На секунду ловлю себя на мысли: а вдруг вывеска реагирует не на ветер, а на пароль? Смех снова приходит на помощь — самый древний криптограф.