Я ступил на гранитную кромку Иниса Биг в серый рассвет, когда прибой глушит любые слова. За спиной — инструментарий репортёра: диктофон, этнографическая таблица, немая камера. Впереди — община, где телесная близость приравнена к грозе над морем: её слышат, но стараются не видеть.
Остров вне желаний
Законы, передаваемые устно через поколение, регламентируют каждое движение пары. Девушка держит руку парня только на погребение родственника, поцелуев при свете дня не встречал вовсе. Единственный публичный жест — обмен хлебными лепёшками в деревенской лавке, который заменяет флирт.
Старейшина Майкл описал порядок брачной заявки, называемой «tairiscint». Юноша вырезает кружок из коры бука, кладёт его на подоконник девушки и уходит. Ответом служит вновь запертое окно. Разговоров о чувствах не ведут: согласие выражается рядом дубовых шероховатостей на коре, народу понятных без слов.
Тишина спален
Первая брачная ночь проходит под акустическим покровом волынки: музыкант сидит у двери спальни и перегружает пространство звуком, чтобы никто не разобрал вздохов. Местные называют ритуал «clochar», что значит «камень». Даже внутри семьи секс лишён слов, партнёры называют его «работой тела» и завершают её в полном мраке.
В разговоре с сельской акушеркой я услышал термин «нимфоклазия» — так врачи характеризуют боль, возникающую у перворожениц, воспитанных в страхе перед анатомией. Отсутствие базового просвещения формирует эхограмму, где любое прикосновение трактуется как повод к покаянию. В будний вечер девочки стоят у исповедальни дольше юношей.
Социальные последствия
Статистика приходитодского врача фиксирует сверхнизкую рождаемость: в двадцать первом году — восемь младенцев на двести пятьдесят жителей. Подростки с аллохроническим чувством времени задерживаются в учёбе, теряя семестр за семестром, их психиатры в Голуэе диагностируют «атаксию желаний» — расстройство, когда либидо сталкивается с запретом и глохнет.
Любовные побеги читаются по расписанию парома: каждый апрель две-три пары уходят в город Портумна, не возвращаются. Лидер общины объясняет исход «метелью соблазна за пределами бухты», но факт остаётся: суровый кодекс медленно растворяется в турбулентности эмиграции.
Я покидал остров под крылом буревестников. На причале мне подарили ту самую буковую кору — символ согласия без прикосновения. Суровая красота Инесса Биг продолжает оборонять себя от страсти, будто гора, покрытая солью, охраняет свежий срез жизни от лишней влаги.