Сумеречный репортаж
Окрестности Залесья давно изучены днём, однако рабочий ритм диктует иной график. Поздним вечером я прибыл к бывшему машинисту-реконструктору Сергею Клещёву. Его деревянный дом стоит у старой насыпи, где когда-то проходила узкоколейка. Клещёв предложил переночевать — автобус ходит лишь утром. Согласился без колебаний: свежие детали расследования требовали личного присутствия.
Внутри царил порядок музейного типа: на стенах схемы паровых тормозов, на столе керосиновая лампа, рядом медный сферокон — старинный уровень, использовавшийся при прокладке путей. Снаружи тянуло холодной сыростью, поэтому идея ночлега показалась подарком судьбы.
Первая чашка липового чая вывела хозяина на откровенность. Между глотками он описывал загадочный «пятачок молчальников» — среди местных так зовут участок насыпи, где по ночам исчезал звук шагов. Термин пугал туристов, но ветераны депо смеялись. Я включил диктофон, стараясь не прервать поток фактов.
Неучтённый фактор
Около полуночи лампа замигала. Клещёв не без гордости сообщил: «Фитиль подсказывает перемену давления». Подобная фраза звучит как шутка, однако барометр на стене подтвердил резкий обвал показаний. Начался капризный циклон, любезно занесённый с Вычегды. Взмах ветра сорвал ставенку, и в комнату ворвался запах торфа, перемешанный с дымом соседней бани.
Диктофон выплюнул красный сигнал — разряд. Электричество в доме отсутствует, сеть не подведена, поэтому пришлось перейти на заметки карандашом. В тишине возник тиканье часов — маятник ударял по латунной линзе с точностью хронометра «Shortt — free clock». Поудобные приборы когда-то определяли долготу кораблям, а теперь отмеряли мою смену.
Ближе к первому часу хозяин притих. На подоконнике зашуршала фотография, оставленная там сквозняком. На снимке — дежурный стрелочник образца 1928-го, лицо размыто. Проявлена карточка в технике «палинтоновый бромсеребряный процесс» — устаревший метод с уникальной зернистостью. Хозяин шепнул, что снимок фонит серой вуалью под красным светом, «словно ахроматопсия захватила плёнку». Ахроматопсия — врождённая неспособность различать цвета. Слова показались мне избыточно научными, однако собеседник работал на кинохронике, поэтому понятийный запас богат.
Вдруг из-за стены донёсся короткий скрип. Дом соседствует с заброшенным сараем, где хранится макет тепловоза ТЭ1 в натуральную величину. Скрип явно оттуда. Проверить решил сразу. Небольшой фонарь от портативной камеры или выбросил тусклый конус света, в котором плясали снежинки.
У двери сарая висел амбарный замок, но створка ходила ходуном, будто петли прошиты шелковой нитью. Клещёв придержал рукав, произнёс: «Колок-ветер играет». Термин «колок-ветер» использовался семафорщиками для описания завихрений, встреченных на полотне. Я записал в блокнот, хотя пальцы сводило холодом.
Возвратился к столу, где догорала лампа. Масляный запах обволакивал как патока. Ночные помехи убаюкивали, однако факт странного скрипа требовал объяснения. Журналистский навык азартно щёлкал: каждое небольшое отклонение — деталь будущего сюжета.
Утро без комментариев
Проснулся от ударов в окно. Серый рассвет скользил по стеклу, превращая комнату в монохромную мизансцену (расположение объектов в кадре театра либо кино). В проёме стояла девочка лет семи, плащ до пят, босые ступни на снегу. Лицо рассмотреть не удалось — пар от дыхания застилал вид. Я оглянулся в поисках хозяина, но кровать пустовала: одеяло аккуратно сложено, подушка без вмятин.
Открыл дверь — вьюга тут же посыпала пол игольчатым снегом. Девочка исчезла. На сугробах свежих следов нет. Лишь тонкая леска тумана описывала петлю вдоль насыпи.
Сработал профессиональный инстинкт: проверка источников, поиск свидетелей, съёмка фактуры. Записал температуру воздуха, направление ветра, конфигурацию облачного слоя. Атмосфера до абсурда напоминала кинохронику «Спрятанный рельс», о которой говорил Клещёв.
Вернувшись внутрь, заметил на столе свернутые в трубку схемы. Вчера они лежали стопкой. На первом листе жирным карандашом выведена фраза: «Сторож мёртвой ветки не спит». Почерк не похож на почерк хозяина — слишком прямые литеры. Спешно сфотографировал арку фразы, но аппарат выдал ошибку затвора — «non-planar shutter», редкая неисправность, когда ламели смещаются по синусоиде. Пришлось фиксировать вид на кальке.
Около семи утра трактор лесничества наконец прочистил дорогу. Я вышел к шоссе вместе с рюкзаком, в котором лежала толстая папка с заметками. Хозяина не обнаружил, но на двери появилось новое ржавое клеймо, будто прожжённое паяльной лампой: «1928». Такая цифра фигурировала на странном снимке.
Поездка домой превратилась в гонку с сенсом, как говорил редактор. На проходной меня встречал утренний выпуск. Коллеги ждали факты, а у меня скопилась коллекция вопросов. Внутренний мирмеханизм истории, подобный маятнику часов Short, продолжал стучать, пока первые строки материала ложились в ноутбуке.
Эпилогом служит парадокс: заголовок будущего текста уже готов, а герой кадра будто растворился вместе с девочкой-фантомом. Залесье вновь погрузилось в привычное движение, но за деревянным домом навсегда останется прослойка таинственного, словно палимпсест, где новая реплика слегка просвечивает сквозь старую.