Каждый год в начале августа я приезжаю в Верхневолжье, чтобы услышать, как кузнечики замолкают ровно к полудню – знак, что на пороге Ильин день. Селяне уверяют: пророк-громовержец идёт проверять нивы, и даже ветер шуршит иначе, будто пробует косу.
Порог грозовой поры
Христианский календарь закрепил дату 2 августа, но деревенская память отводит празднику роль древнего рубежа. До Ильи считали лето купальным, после – осенним. В полдень парни бросали в колодец берестяной «громовой ключ» – жертву Перуну, укрытую под именем нового святого. Ключ вырезали из старой липы, брали её только при молодике, чтобы древесина впитала «лёгкий сок» и гремела, когда грянет первая послеобеденная туча.
Утро начиналось с «огневого хода». Я наблюдал процесс у старухи Степаниды. Она несла по двору двуперстный берёзовый факел и читала стишок-заговор без единого ударения на букву «р» – суеверие предостерегало от повторения имени Рауд, языческого бога зноя. Угли закапывали в шеломенку – медную миску с двойным дном, чтобы пепел не попал в реку. Попадание считалось «водяным скверном» и грозило гибелью скота.
Водяное табу
Купание после полудня исключалось. Легенда гласила: «Илья коня седлает, море закипает». На практике правило дисциплинировало рыбаков. Вода в августе цветёт, и запрет снижал риск хвори, которую здесь называют «синява». Для очищения служил травяной настой «зверобой в медянке»: зверобойную метёлку окунали в питьевую кадку, бросали туда пять медных бирок – простейшая ионизация. Запах горчил, но сельчане пили без гримасы.
По обеду хозяйки выкладывали на покуте «грядень» – полосатый холст, куда ставили три миски: мёд первого откачивания, груздевую солянку и печёное жито. Последнее блюдо выглядит неожиданно: цельные зёрна томятся в глиняном горшке на медленном жару, пока оболочка не лопнет, обнажая «жемчужину». Блюдо символизирует зародыш будущего урожая. Я попробовал ложку – вкус орехово-дымный, с лёгкой карамелью.
Ночные гадания
Пока солнце клонится, девушки кружат «колесо брани» – деревянный обруч, опоясанный лённой тесьмой. Внутрь вкладывают жмыхи разных трав. Когда кромешная тьма поглотит двор, обруч поджигают и толкают по тропе к гумну. Если пламя погаснет у палисада, жених выйдет из соседней слободы, доберётся до куста вереска – свадьба в пути к дальнему ярмарочному городу. Науке феномен знаком как «фитостробоскопический оракул», эффект основан на перепадах влажности трав.
Бабка-поветуха Авдотья показала мне редкий атрибут – «ильин руль». Это круглый спил струганого вяза с зарубкой-стрелкой. Руль опускают на поверхность тазика с ключевой водой. Куда повернётся стрелка у самой полуночи, оттуда жди грома. По словам Авдотьиного правнука, прогноз срабатывает в шесть из восьми лет. Статистика скорее напоминает курьёз, но в деревне к рулю относятся серьёзно: ружья, сети, подойники отправляют под кровать, если стрелка показывает «с востоку».
Под утро звучит «лихое вскидание». Мужики хватают вилами охапку пустой соломы и подбрасывают над головами. Малейшая искра способна вспыхнуть, поэтому рядом дежурит подросток-«водольник» с ковшом сырого песка. Смысл обряда – отдать грозе и огню не урожай, а лишь пустую кожуру полей. Этнографы ведут споры: ритуалл близок к апотропее – отгону беды, но местные называют его «русским клином» и уверяют, что так «пророк добрее смотрит».
К полудню второго дня праздник гаснет. На межах остаётся «ильин гребешок» – грядка, где скосили рожь последней. Снопы собирают женщины-ведущие жнивья. Их именуют «серпницы» и дарят им плетёные бахримы – ленты из лубка, похожие на современный пояс-саше. Бахрима служила пропуском на послеторжищные гуляния – единственный день, когда юнцы позволяли себе «шумный пересмешок» – игру на дубовых трещотках в форме жука-усача.
Перед отъездом я вглядываюсь в небо. Короткая вспышка-«ильинка» озаряет облако – так называют разряд без звука. Селяне крестятся, снимают шапки. Я просто фиксирую градусы, атмосферное давление и думаю: древний календарь и метеорология давно сошлись на равных правах, но Ильин день продолжает жить громовым эхом в языке, запахе жжёного зверобоя и тишине вечерней реки.