Город просыпается, а я открываю мониторинг мем-каналов: где-то между котами-официантами и курсом барреля разлетаются свежие остроты про Человека-паука. На биржевом табло — циферблат, на моём — карусель реприз, доказывающих, что сетчатый узор на костюме давно сросся с вернакуляром (разговорной средой) мегаполиса.
Сухие факты
Главный тренд последней недели — микросценки длиной ровно в два предложения. Первое служит экспозицией, второе — ударом. «— Питер, почему опоздал? — Перепутал паутину со спагетти, варил пять минут». Шутка живёт меньше, чем сигнальный огонь на Крайслере, зато индекс цитируемости выше, чем у среднего инфляционного прогноза. Коллеги-графики в редакции называют такое явление «панглоссизмом минимализма» — слепой оптимизм, уверенный, что двух строк хватит для вирусного триумфа.
К инфопространству примыкают и классические одностишия. «Человек-паук опоздал, пробка — его же паутина». Метонимия короче лифта до сорокового этажа, но резонирует чисто: город, застрявший внутри собственных сетей, мгновенно узнаёт себя.
Свежие репризы
На вечерних стендап-площадках теперь звучат шутки-клиппеты (от англ. clip — обрезок): этюды по 8–10 секунд. «— У вас есть сертификат на высотные работы? — У меня шесть конечностей свободно липнут к стеклу». Зал реагирует апосиопезой (фигурой умолчания): смех застывает, будто зрители пригвождены к потолку метафорической паутиной. Ведущий успевает лишь подлить кофе в кружку, странно дрожащую в ритме географий.
Отдельная полка — медийные каламбуры. Главред утренней газеты заказал подборку заголовков, пародирующих финансовую хронику: «Паутиндекс растёт, клещи на бирже», «Курс сетевого волокна превысил прыжок с двадцатого». Эпитеты звучат зигзагом, будто сама фраза цепляется за стену небоскрёба, пытаясь удержать равновесие.
Закулисные байки
Во время пресс-брифинга по вопросам городских коммуникаций один чиновник обмолвился: «Паутина коммуникаций запутала нас сильнее Паркера». Репортёры ухватили пассаж, и уже через час соцсети кипели гекзаметрами: «Чиновник сплёл гнездо, спасать клерков вызвали Человека-паука». Криптонормы (скрытые правила поведения в сообществе) предписывают профессию журналиста — фиксация, профессию героя — спасение, профессию шутника — гипербола. Так цикл завершается.
Вечерние новостные выпуски добавляют штрихи. Телезрителям показывают графику: паутина оборачивается вокруг диаграмм расхода электроэнергии. Закадровый голос роняет панчлайн: «Когда герой заряжает паутомёт, город экономит на лифтах». Термин «палинфразия» (повторение с варьированием) превращает сухую статистику в батут для остроумия — цифры подпрыгивают, публика аплодирует.
Финальный аккорд обычно звучит в пабах возле Таймс-сквер. Бармен с усами, похожими на усики паука-птицееда, разливает «Эм-Джей-эйл»: пенное с карамельным оттенком. Клиент произносит тост: «За парня, который всегда висит выше курса доллара». Смех гулко прокатывается по стойке, сталкивается с неоном вывесок, вспыхивает, как флэш новостной ленты, и растворяется в ночном воздухе вместе с очередной шуткой, уже летящей в общий облачный хранилище реприз.
Таким образом паутина юмора не рвётся: каждый новый заголовок, каждый дерзкий моем-шорт оживляет хронику, показывалиазывая, что стена небоскрёба — это всего лишь экрана, на котором город выцарапывает смехом своё отражение. Я продолжаю фиксировать импульсы: где-то паркерский ботинок прилипает к стеклу, рядом к тексту прилипает очередная метафора. До рассвета ещё четыре чёрных кофе и тринадцать анекдотов.