Поезд, скрипя тормозами, высадил меня на перрон станции Заславль на рассвете. Согласно редакционному заданию я отслеживал аномальные социальные явления, и слух о местной «исполняющей» статуе показался достаточным поводом свернуть с привычного маршрута.
Скульптуру располагали за городской ратушей, на узком северном пятачке, где липы сплетают кроны, образуя подобие нефов. Местные заверяли: попросишь — получишь, только формулировку подбирай предельно строго. Иначе исполнение ударит рикошетом. Телеграфная лента уже два месяца пестрела странными совпадениями, связанными с этим местом.
Первая искра любопытства
Главным ньюсмейкером стал Ян Сливко, владелец небольшой типографии. Он в разгар благотворительного аукциона прошептал статуе: «Хочу стать нужным». Наутро тираж его газеты подскочил втрое, но одновременно вышла из строя городская типография конкурентов, их редактор слёг с мигренями. Ян обрёл монополию и тёмный привкус вины. Я выслушивал его в цеху среди запаха краски и треска тетрапагина, фиксируя каждое слово диктофоном.
Следующей оказалась школьница Лада Кузнецова. Девочка пожелала, чтобы одноклассники «признали её талант», сразу после каникул половина выпускников столпилась в медпункте с потерей голоса. Учителя, растерявшись, поручили Ладе вести утреннюю линейку, литературный журнал и репетиции хора. Раскаты победных фанфар сменились напряжённой тишиной коридоров: внимание к ней приравнялось к повинности.
Объединяющим мотивом становилось искажение исходного посыла: желание исполнялось, попутно выжигая свободное пространство вокруг. Механизм напоминал палинодию — сам ттекст просьбы оборачивался антитезой. Я шагал по улицам, ловя фоновый гул тревоги, и пытался представить, сколько скрытых просьб ещё не всплыло.
Переломный полдень
Тёплый ветер перетасовал тучи, когда к статуе пришла мэр Ольга Драгун. У города накопились долги, и она, по слухам, захотела «резкого роста доходов казны». Спустя сутки инвесторы из столицы одобрили фонд под индустриальный парк, прилагая условие: три гектара старого кладбища уйдут под экскаватор. Договоры уже лежали в сейфе, родственные кланы подняли бунт, и зыбкое спокойствие вышло из берегов.
Ситуация дремала в эфире ровно до пресс-конференции, где я задал прямой вопрос мэру. Ольга ответила уклончиво, но дрогнувший зрачок выдал панический монолог души. Под вечер она позвонила сама, прося встречи без камер. Мы разговаривали в укрытии архивного подвала. «Я не рассчитывала на побочный счёт», — призналась она и сложила руки, словно просительница перед алтарём.
Цена гиперболы
Условная магия статуи напоминает апофазис: отрицание содержит громкое утверждение. Город получил желаемое, однако плата превзошла выгоду. Я описывал события в прямом эфире, но репортаж превращался в экзистенциальную зарисовку. Возникла дилемма: прервать цепочку безумств или продолжить фиксацию фактов.
Финальная сцена развернулась под дождём. Ян, Лада, Ольга и безымянные свидетели собрались вокруг каменного идола. Каждый произнёс новое пожелание — попросили забрать назад дары. Статуя осталась немой. Электрический разряд вспыхнул между тучами, прогремел одинокий удар, и парящий запах озона сдул иллюзии. Впервые за двадцать четыре часа никто не выдвинул очередную просьбу.
На утро я покидал Заславль. Скульптуру обнесли сигнальной лентой, однако поток паломников лишь вырос. Я осознал: предостережения действуют слабее, чем жажда кратчайшего пути к успеху. Сам факт предупреждения превращается в рекламу. Мой блокнот хранил хронику чудес с примесью катастроф — каждое слово словно прикасалось к спусковому крючку чьей-то новой мечты.
Я отправил отчёт редактору и зарёкся шептать желания камню. Но когда поезд набрал ход, поймал себя на мысли о подсознательной просьбе: «Пускай рассказ дойдёт до читателей». Желать надо осторожно, правда теперь звучит не риторикой, а полевым протоколом.