Работая криминальным обозревателем почти четверть века, я редко встречал фигуру, чьё досье пахло смесью машинного масла, расплавленной бронзы и бесшумного азарта ночных улиц. Его прозвище — Медведь-Профессор. Регистр уголовных дел хранит цифры, хроника признаний — шёпот, легенда о нём — целая симфония скрытых нот.
Досье на Одесского Мастера
Его звали Олег Каплун. Родился в порту, где пахло солёной пылью и контрабандным кофе. Уже в юности он бегло читал технические справочники, разбирал замки радиола, словно решал ребус про то, как открыть туманный горизонт. Психиатры употребляли термин «гипертония любопытства» — редкое состояние, при котором исследовательский импульс ускоряет пульс сильнее, чем адреналин.
Первую пробоину в государственной обороне он сделал в ленинградском магазине «Буревестник» — вынес кассу, не разбив ни единого стекла. Свидетели утверждали: дверь не ковыряли, ключ не подбирали. Замок подвергся «вихревому щелчку» — так Каплун называл жест, сочетавший точный удар медной спицей и микросекундный поворот личинки.
Его методика заключалась в акустической пальпации. Каплун прикладывал к дверце сейфа позолоченный стетоскоп производства завода «Медприбор», ловил субгерцевые колебания, определял, какая шестерня влияет на позиционную матрицу. Он шутил: «Замок — это фуга, надо лишь услышать, когда вступает альт». Этот образ удачно описывает связь между металлической механикой и барочным слухом гения.
Шифер вместо динамита
Во время знаменитой «тифлисской вылазки» 1969 года Каплун отважился на невозможное: пробрался в хранилище Госбанка под видом бригадира-кровельщика. На крышу он поднял листы шифера, внутри которых спрятал мини-лабораторию холодной резки: ни капли тротила, лишь авиационный трос и карбидные резцы, охлаждаемые сухим льдом. Охранники слышали шорох, списывали звук на ночной ветер Кура-Арагац. За шесть часов грабитель вскрыл три кассеты, унеся облигации, револьвер системы Нагана и пачку неучтённых алмазов, позже фигурировавших в подпольных ювелирных цехах Армении.
В отчёт МВД попала непривычная фраза: «преступник использовал гадальную машину». Сотрудники не нашли иного термина для механического компаратора, собранного из деталей почтовых весов. Устройство определяло микрометрический люфт барабана, подсказывая комбинацию. Подобная машина встречалась разве что в каталогах швейцарской фирмы «Amsler». Советская экспертиза назвала технику «самодельным логарифмоскопом» и закрыла формулировку грифом «сов. секретно».
Каплун тратил добычу с артистизмом. Архивные квитанции говорят о билетах в ленинградскую оперу, закупке винила «Pink Floyd» на блошином рынке Берлина, абонементе в библиотеку-закрытый фонд, где хранились редкие трактаты Блаватского университета о металлической кристаллографии. Он стремился к знанию, а знание питало очередной прорыв через сталь.
В середине семидесятых Комитет госбезопасности сформировал опергруппу «Кассиопея». Филологи в ней изучали личные письма Каплуна, вычисляя стиль через гапаксис легоменон — форму словоупотребления, встречавшуюся лишь однажды. Точное словечко «цедиль» — обозначение хвостика под буквой «ç» — подвело легенду: именно оно всплыло в письме коллекционеру пишущих машинок, и сыщики вышли на переписку, составив лингвистический портрет. Такой метод назывался «стилометрия по Синявскому» и тогда воспринимался авангардом судебных наук.
Финал без трибун
Задержание произошло на станции Перово, вечером, когда ржавый дизель-маневровщик тянул гружёный состав с рельсовыми плоскостопыми гудками. Каплун держал в руке алюминиевый футляр для флейты. Внутри — фольго-полимерная отмычка и квакерный прибор «пневмопирс». При аресте он отреагировал фразой: «У каждой двери своя октава». Она стала подстрочником газет, пока не отправилась под нож цензуры.
На суде Каплун держался спокойней, чем аудитор, проверяющий бухгалтерию. Он описал, как пользовался «сетом арфиста» — набором игл разной упругости, издающих микрощелчки. Прошипев слово «меркуризация», объяснил: амальгама ртути создаёт плёнку, снижающую трение, что обеспечивает бесшумное скольжение засова. Присяжным даля толковый словарь, но оттенки технической поэзии всё равно ускользнули.
Приговор: восемь лет строгого, сослан в Вятлаге. В лагере он ремонтировал часы надзирателям, строил для врачебного корпуса сейсмограф, фиксирующий подземное эхо лесоповала. От попыток побега он отказался, ответив: «Сейфы интересней».
Через семь лет выпустили по амнистии, дело отдали в архив под инвентарный номер «281-Тихоход». След завернула пыль. В девяностых приватизированные банки жаловались на бескровные кражи: чекеры срывались, сигналка молчала. Я вспоминал одесский порт, солёную пыль и фугу, где всегда вступает альт. Медведь-Профессор опять вышел на сцену, и хронике остаётся ждать, пока очередной сейф испустит стальной вздох.