Я добрался до урочище Куюм-Чары на третий день метели. Хребет скрывал перевалы под накидкой тумана, а снежная крошка стучала по объективу, словно кость по бубну. Местные охотники встретили меня без лишних вопросов. В их жестах чувствовалась сдержанная настороженность: любой посторонний нарушает хрупкое равновесие зимней долины, где обитают сущности, описанные в устных преданиях ещё в позапрошлом столетии.
Шёпот расщелин
Гидроакустики из Томского института вели мониторинг подземного дрона, фиксируя низкочастотный гул, перекликающийся с известными спектрами инфразвука. Однако показатели колебались непредсказуемо: на три гармоники ниже песни ветра и выше отзвуков лавин. Во время вечерней поверки приборов я услышал инородный свист. Он «ломал» привычную тишину и вязал мысли нитями тревоги, словно эйдолон — призрачный двойник сознания.
Сторож Самба Миндинов пояснил: звук появляется, когда духи собирают «вечерний курум». Курумом алтайцы называют груду обвалившихся блоков, по которым бродят домовые гор. Согласно поверьям, каждый камень хранит имя умершего шамана. Подобная аллегория укоренена в традиции воздушных погребений, где эктон (душа-дыхание) отрывается от тела и ищет полость для нового приюта.
Архив под облаками
В посёлке Верх-Арок я выкурил почти забытый фонд этнографа Никиты Астахова. Полевая тетрадь 1908 года содержит заметку: «Ледяной орган» поёт в ночь на зимнее солнцестояние, вызывая рой искр прямо из гряд каменной берёзы. Фраза показалась поэтической, пока я сам не увидел светящийся столб. Лабораторный спектрометр выявил корону ионизации: холодная плазмаа сползала вдоль кварцитов, возбуждённая пьезоэлектрическим полем крепежных трещин.
В соседней записи сказано о «сылане» — тваре-маори, живущей между пластами глинистого сланца. Учёные считают этот термин поздним заимствованием, но я нашёл топоним «Сылан-Ташта» на военной съёмке 1954 года. Фотосъёмочные материалы сороковых упоминают вспучивание грунта в данной точке без вулканической причины.
Грани прочтения
На закате я спустился в карстовую шахту Услуг-Чар, следуя эхолокации альпиниста-спелеолога Ирины Кац. На глубине семидесяти метров хранилась арфа гулов: пустотелые сталагмиты породы липарит-рифей. Удары ледяных капель выводили меланхоличный фригийский лад. Записав партию, я сверил её с фрагментом шаманского камлания, зафиксированного Масоном ещё в 1916-м. Совпадение частот — девять десятых полутона.
Этому отклику местные дают имя «Кой-Чуй» — «рыжий странник». Легенда гласит: дух шагает по ребристым отвалам, разметая камни своим огненным плащом. Геофизики объясняют иллюзию редкоземельными горизонтами, подогреваемыми радиоактивным тлением ториевого пояса. Радон сочится через трещины, создавая мерцание и вызывая акустический эффект Хопкинса: колебания воздуха рождают изотропные звуки, воспринимаемые нервной системой как речь.
Подчеркну: феномен реакции слухового нерва на электростатический градиент давно описано в сочетании с природным пьезоэлектричеством возникает ощущение разумного присутствия. Я беседовал с профессором неврологии Курбатовым. Он именует эту зону «естественной капсулой эзотонной депривации». При пониженной освещённости и температурном контрасте кора большого мозга запускает компенсаторный режим «полушарного воя» — гиперсинхронизация альфа-ритмов.
Легенда, наука и страх формируют плотный узел. Распутать его один-единственный подход не в силах. Я ушёл из долины с аудиоархивом, образцами литофана и анемограммы. Хребет провожал меня отголосками, похожими на стук зыбучих камешков в гонке. Вечерний курум снова зашевелился.